«Всю дорогу просил тятю, чтоб разрешил в карманы зерна насыпать»

Константин Михайлович Максимов. Фото: Юлия Лещинская

Омский ветеран Константин Максимов — о том, как Япония готовилась к войне, о врагах народа, стрельбе на глазок, послевоенном разбое и целине

Юлия Лещинская

6 февраля, 2015 13:12

15 мин

Константин Максимов — ветеран войны и труда, отличник милиции и военно-морского флота. Награжден 14 медалями СССР и Почетной Грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР. Родился в один год со страной, которой отдал большую часть жизни. Правда, СССР он пережил, сегодня Максимову — 93.

«Урожаи всегда хорошие были, а жили все равно впроголодь»

– Я, конечно, уже давненько на пенсии, но ты не подумай, еще дед хоть куда — в уме и памяти. Читаю, правда, с лупой, но зато телевизор гляжу без нее. И главное дело — новости. Вон в стране-то что происходит… — вздыхает Константин Михайлович. — Ну и мужскую работу не забываю: баллон газовый сменить, лампочку выкрутить, весна скоро — огород сажать буду. Люблю за урожаем смотреть, как не из чего лес вырастает. Это у меня с детства, видать. Совсем же мальчонкой был — отцу, матери помогал: снопы вязать, поля засевать. Жили мы в Тюменской области. Урожаи там всегда хорошие были, а жили все равно впроголодь: коллективизация, госплан хлебозаготовок. Помню, с отцом на быках за 50 км в район на элеватор возили хлеб сдавать государству. Всю дорогу просил тятю, чтоб разрешил в карманы зерна насыпать. Не дал. Правильно, как сейчас понимаю, строго тогда с этим было — голодный народ был. И посадить могли, и расстрелять, не разобравшись. Огородом да лепешками жили. Из крапивы они не такие хорошие — зеленые, а вот с половой (отходы при обмолоте и очистке зерна хлебных злаков. — Примеч. РП.) вкуснее не было!

Мать, вроде как знахарка на деревне была, травами людей лечила, шли к ней денно и нощно. Но денег за труды не брала. А с кого брать-то? Когда кто яичко принесет, а то и не одно, или муки там немного. В Бога верила. Когда война началась, мобилизовали нас Максимовых троих сразу. Я вообще-то в семье 14-м был — последним, но все больше девки. Мать иконой нас провожала, крестила да бормотала что-то. Сосед дядя Ваня Панчев уж терпел–терпел (тогда же все атеистами быть должны были) и говорит: «Не спасет, Степанидушка, деревяшка твоя от пули». Мать молчала. Только, вишь ты, спасла, все мы трое вернулись, а Панчевы похоронки на своих ребят в первый же год получили. Так дядька Иван на коленях у матери прощенья просил, Степанидою Васильевной величал, а сам плакал, прямо выл. Мать опять молчала. Тогда и надо было молчать.

Уж потом, в мирное время, рассказала, что перед войной отец в Упоровском ОВД милиционером числился, так приказ получил — выявить врагов народа. Таких в деревне отродясь не бывало, жили дружно, все на виду, поддерживали друг друга как могли. Ну и доложил отец начальству, что нет таких. Получил выговор, а главное — предупреждение: «Не найдешь — сам врагом за покровительство пойдешь». А покрывать было кого? Маруська Иванова, одна с пятью ребятишками осталась, мужа схоронила рано, то ли от отчаянья, то ли от тоски, на жизнь пожаловалась, да громко видать. Услыхал кто-то заезжий — донос написал. Отец те бумаги сжег, как вроде не было их, а в районе прознали — к ответу потребовали. Отец сказал, что потерял. Посадили б точно, мать уж узелок собирала. Но война, не до того стало, его на фронт призвали сразу же — в июне 1941 года. Но повоевать так и не довелось — ни в одном бою и не был. Чуть не месяц двигалась его часть к месту службы на эшелонах, где и был дважды ранен рядовой Максимов Михаил Терентьевич, последний раз — смертельно. Мать и тогда молчала. Получив похоронку, не проронила и слезинки. Просто перестала улыбаться.

А я к войне уже свои «институты» закончил. Сначала четырехлетку, что в соседней деревне за 4 км находилась — дорог не было, лесами ходили. Зимой, летом еще ничего. А в грязь-то бурки, что отец сам из чего придется шил, жалко. Скинешь и топаешь босиком по ледяной воде, только брызги летят. От того может и здоров был. Потом на курсах шоферов отучился. В местном МТМ трактористом числился. Трактор попался, что не ломался. Работал день и ночь. Помню, на первую борозду отец с матерью поглядеть пришли, так хоть и волновался, а ровно прошел. И зарплату получал. Не скажу, что большую. Но не как колхозники, которые вовсе за трудодни работали, из деревни выехать не могли. А я и хлеба купить мог, и даже как-то матери на отрез выкроил. Сшила уж потом после войны себе платье.

«Мы-то на местах видели — готовятся они к нападению: армию свою увеличивают, флот укрепляют»

— Повестку мне верховой прямо на поле привез. Я крепкий был, здоровый, не так, чтобы высокий, правда. Попал на Тихоокеанский флот — Камчатская флотилия, береговой корабль № 117, звался «Главстаршина». Должность у меня была, какой давно уж в армии нет — командир дальномерного поста. Это сейчас локаторы да спутники соврать не дадут, а тогда на глазок расстояние определяли. Точность нужна была — орудие стреляло по наводке дальномерщика: как расстояние вычислишь, так снаряд и полетит. Дальность попадания — 54 км, вот куда глядеть надо было. Смотрел получше некоторых, не то, что сейчас. Человек 20 со всего корабля набрали, кто расстояние лучше определит, так я точнее всех был. Дальномер помогал: палка такая шестиметровой длины. Увидел вдали объект, точнее точку, соотнес с прибором и определяй. Единица измерения, как сейчас помню, кабельтовый — 1833 метра. Конечно, бывало и ошибались, только редко, везло, видать, тем более что когда война началась — тут дело жизни. Кто кого, да вперед. Война в Европе вовсю шла, только Япония и молчала, пакт о нейтралитете, Сталиным подписанный, соблюдала. Но мы-то на местах видели — готовятся они к нападению: армию свою увеличивают, флот укрепляют. Выжидают, когда на Советский Союз напасть. А может, победы Гитлера ждали. Но не успели — мы сами пошли, да так, что недолгой их война была — меньше месяца.

А места там какие! Первое время все привыкнуть не мог. Солнце только всходит, тут же заходит, а бывает, за скалами его и вовсе не увидишь. Голову запрокидывать надо, чтоб на свет белый глянуть — горы высотой метров 200-250.

Сам–то я в Бога не очень верил, а все-таки, когда страшно, нет-нет да и вспоминал его. Однажды, помню, на скалы понесло, уже считанные метры оставались, сделать ничего не могли. Казалось, все. Молился, как мог, как умел по–комсомольски: ради светлого будущего, и своего, и тех, кто рядом, и тех, кто после нас будет. Отвело. На все воля Божья. Женился тоже по воле, только не Божьей — пограничной. Служил на корабле до 1947 года, это войска повышенной секретности, но время–то уже мирное. Стояли у Магадана, на танцы в местный клуб отпускали. Там я и встретил свою Татьяну. Но чтоб свадьбу сыграть, разрешения начальства чуть не год ждали. После всех проверок, капитан первого ранга Кондратенко так и сказал: «Я не поп, венчать не буду, а разрешение даю». Пятьдесят лет вместе прожили, а в 1998 году жены не стало.

«В те годы участковый в селе был и прокурор, и обвинитель, и следователь, и адвокат»

— Демобилизовались. Подались в Омскую область, в село Таврическое — на родину жены. Так, в 1948 году и началась моя служба в милиции. Арестованных в Омск на лошади доставляли. А как иначе? Это сейчас 2 часа ходу на машине, а тогда по бездорожью сутки в одну строну. Наручников не было, приходилось ремнями связывать. Первые год беспризорников хватало — то свои, то приезжие. Ловил, в детский дом отправлял — брали без слов и документов, иногда по моей фамилии записывали, так что по свету человек 10 моих «крестников» Максимовых болтается.

Расскажу случай один. Воришка в районе завелся. Народ только-только жить начал, какую тряпку купят или из продуктов чего, как знает — утащит. Выследили мы его, поймали, до Фадино довезли — это середка между Таврическим и Омском, сняли квартиру на ночь, и как вроде на покой собрались. Так нет, у арестанта живот скрутило, в укромное место запросился. Ну, в общем, не углядели. Всю ночь обратным путем преследовали, оказалось, домой вернулся — там, в сенях и прятался. В горницу завели, пока рассвета ждал, хожу туда-сюда по полу, чтоб не заснуть, снова не упустить. Слышу, каблуки сапог в одном месте стучат, как по дереву. Как так? Полы-то глиняные тогда были, в день уборки верхний слой скоблили и все, чисто. Раскопали, тайник обнаружили, а там чего только нет: часы армейские, вещицы разные трофейные, ордена, медали. Видать, не одного фронтовика обокрал. Так что, нет худа без добра. Не сбежал бы — неизвестно, нашли бы мы богатство то.

А в 53–м время-то тоже не из легких стало. Как раз после амнистии народ из тюрем приходить начал: жулики, убийцы. И люди вроде, как люди — не поймешь, где свои, где чужие. Я уже участковым был, тут в каждом разбираться должен, как в себе самом. Тем более, чужого народу много по деревням появилось. Какой-то заезжий убил сержанта Куклина, милиционера из Павлоградки. По всем постам ориентировки разослали, приказ — каждую машину останавливать. И надо же, попался убийца мне. Схоронился он в сарае, а я проходил, просматривал. Чувствую — тут, пригляделся, с крыши потихоньку так труха от сена сыпется. Понимаю, медлить нельзя — вооружен бандит, сколько может люду положить. Ну, думаю, будь что будет — двери открыл, не я его, так он: выстрелил, в ногу ему попал. Всю дорогу потом его на себе пер. Высшую меру ему дали, он, оказывается, не только Куклина убил, а у того семья осталось, трое детей. А я тогда письмо благодарственное от самого маршала Маленкова получил, храню.

В те годы участковый в селе был и прокурор, и обвинитель, и следователь, и адвокат. Как-то председатель колхоза к медичке в медпункт начал бегать, а на жинку законную — ноль внимания. И тут, как на грех, в деревне табор цыганский остановился. Гадают, жизнь предсказывают, песни, танцы. И мужей загульных возвращают. Жена председателя пошла супружника привораживать. А для этого цыганка попросила отдать две его любимые вещи, да еще чего-нибудь личного с самого. Ну, явился гуляка домой: патефона нет, кожанки нет. Он с расспросами к жене. Та рассказать-то про приворот не может — воровкой цыганку назвала.

Я в табор, слышу: патефон поет, ребятишки под него пляшут, куртка тут же, на виду. Цыганка упирается, в КПЗ ехать не хочет, очную ставку требует.

– Ты же сама мне все это имущество отдала, — кричит председательше. — И клок волос с головы мужа срезала, где бы я его взяла?

Не за воровство — за мошенничество привлекли цыганку. Ну и председателю с супругой на вид поставили, чтоб отношения свои личные без привлечения общественности решали. Без них работы хватало. В свободное время, когда выпадало, бежал сено косить, транспорту моему милицейскому на прокорм. Помню, под Новый год елку в школе устанавливал. Точнее, березу — хвойные деревья в Таврическом районе высадили позже, в середине 60-х, а праздника детишкам хотелось. Несколько березок возьмем, соединим, нарядим — вот и елка. Вдруг сигнал: в Нарышкино крупная кража. Скакал тридцать верст с гаком — спешил же.

– Обокрали, ироды! — продавщица сельпо прямо сама не своя, плачет, убивается. А в стене пробоина, через которую, значит, и украли 500 рублей, несколько рулонов ситца и прочей мануфактуры. Замок повесил, попрощался, делаю вид, что уезжать собрался. Смотрю, продавщица успокоилась, голосить перестала, улыбается. Пришлось ее с собой забирать — глупая баба: стену дырявила с внутренней стороны, а не с внешней, вот и попалась. По тем временам, пятьсот рублей деньги большие были, у меня оклад — чуть больше сорока рублей.

– Целина в наших краях в 54-м году началась. Хрущев придумал, как страну быстрее накормить. Вот в южные районы области и подались добровольцы земли осваивать. Железной дороги еще не было, только автомобильные, и все через нас: по Русско-Полянскому тракту до 18 тысяч машин в сутки проходило. Может, поэтому и Госавтоинспекцию придумали. Правда, один я был в той службе. Но зато мотоцикл мне дали «Урал» с коляской. Шустрый стал! Целинники-то люди молодые, жили в палатках на голой земле, бывало всякое. Выпьют лишка для согрева: то за руль кто сядет, то машину у товарища угонит. Вижу, однажды, «бобик» по дороге виляет. Остановил —5 человек в него набилось, все выпимши. Машину, понятно, изъял, мужиков отсыпаться отправил. Наутро пришли побритые, аккуратные.

Верну, говорю, машину, если поместитесь в бобике все пятеро, как вчера. Обрадовались и к машине. Часа полтора втискивались, но не вышло ничего. Пришли каяться: «Лазим, лазим, никак не залезем».

Обещание взял, предупреждение выписал, отпустил. Работать надо было, когда стоять-то, но мужиков этих больше среди нарушителей не видел, значит, соблюдали правила. А вообще мне, конечно, одному бы не справиться с районом, опора на людей была — общественных инспекторов. Выбирали их на собрании коллективов — престижно это было, да еще 5 дней к отпуску добавляли, так что всегда дороги под присмотром были. А там и приучили народ. Все знали, что уйти от наказания нельзя. Взяток я не брал, хоть соблазн всегда был. Однажды даже по почте конверт пришел с сотней рублей. Не дурак: понял, кто постарался. Вызвал — вернул. Бывало, что отпускал шоферов, особенно пацанов, пожурю, да и дальше. Вижу, что поняли, осознали содеянное. Самое главное — уважать людей, с пониманием к ним относится: где наказать, а где и поддержать. А работать везде трудно, если работать честно.

Однажды, казалось, подвела меня моя честность. Причем, на международном уровне. Дело было так: 120 машин воинской части, дислоцированной в ГДР, на Таврических полях убирали пшеницу. И там же на полях военная машина столкнулась с деревенской. Осмотрел я место «транспортно-полевого происшествия», выходило, что виновник — командированный водитель. А он возьми да напиши военному комиссару жалобу: мол, не разобрался гаишник, неправильно схему ДТП составил, не те замеры сделал, своих выгораживает. А это шутка ли, международного уровня скандал мог быть. Назначили по жалобе технические экспертизы из Новосибирска, Москвы, потом и из ФРГ представитель приехал. Установили: «Инспектор прав». Извинились, грамоту дали: место отправки — Германия. А на ней: «От имени командования части выражаю Вам благодарность за воспитание водительского состава во время уборки урожая 1968». Да еще и часами наручными наградили. До сих пор ходят исправно, без всякого ремонта. Марка — «Победа», изготовитель — 2-й Московский часовой завод.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе